Тот «самых» Прусов. Подорожанский — об отце Нивы

Вот сейчас рассчитаюсь за проезд по автостраде (именно так, это в Италии), остановлюсь на обочине и позвоню. Он всегда рад звонкам, особенно если спрашиваю о технике. Хотя сначала, конечно, о внуках и о внучках. А как он откликнется на этот раз? Вариантов два: либо «Мишка, самых, это ты?», либо «Это таки господин Подорожанский?» А вопрос такой: бывали случаи, когда еще на этапе проектирования для повышения жесткости кузова предусматривалась установка в моторном отсеке каких-нибудь дополнительных распорок-усилителей?

По автостраде я ехал на «премиальном», прости господи, седане Genesis G80 — и мне совсем не нравилось его рыскание. Сам-то я был почти уверен, что две растяжки под капотом — чтобы хоть как-то усилить кузов, сгладить конструктивный прокол и подлечить управляемость. Но лучше спросить у Прусова. К тому же именно на тот период, когда Прусов был главным конструктором АвтоВАЗа, пришлось болезненное освоение производства «десятки», которая страдала похожими недугами. Когда-то мы с ним много говорили о причинах.

И тут звонок. Надо же, Вадим Классен, ученик Прусова, который в последние годы одержимо занимался испытаниями и доводкой новой Шеви Нивы. На ловца и зверь: значит, сначала спрошу у Вадима!

— Петр Михайлович умер. Михаил, алло, ты меня слышишь?

О Прусове, о его заслугах-наградах и при жизни сказано немало, а уж сколько говорят-пишут теперь... Я не буду — ни про Ниву, ни про Оку, ни про несуразную Надежду. У меня есть свой Петр Михайлович Прусов, усатый ­гриб-боровик с вечно перекошенным галстуком со старомодно большим узлом. Какой уж тут дизайнерский лоск! А его речь — наполовину из междометий-паразитов? «Ты это, самых, Михаил, нужно же быть помилосерднее...»

Вскользь мы пересекались и раньше, но после того случая я цеплялся за любой шанс оказаться рядом, погутарить. Точнее, послухать.

Это был декабрь 2001 года. Прусов позвонил в редакцию утром — и попросил ближайшим рейсом прилететь в Тольятти. Значит, причина веская.

Захожу в его кабинет в «шоколадке» (здание вазовского НТЦ) — и застаю двух приятелей телевизионщиков, которые работали на одном из федеральных, в те времена еще не вызывающем брезгливости, каналов.

Накануне вышел номер Авторевю с результатами краш-теста вазовской «семерки» — скверными, надо сказать, результатами. АвтоВАЗу нужно было реагировать (это еще было принято) — и люди из какой-то там дирекции (жалкое подобие пресс-службы) договорились, что по телевизору прозвучит «опровержение». А кому отдуваться, как не главному конструктору, даром что «семерке» пошел уже двадцатый год?

Телевизионщики прибыли утром, и вдруг Прусов им заявляет, что, мол, машину разбивали не они, а Авторевю, а потому и разговаривать он будет с главным редактором Авторевю, а они пусть записывают.

Надо сказать, что должность главного конструктора к собственно конструированию имеет весьма опосредованное отношение. Он и швец, и жнец, а еще ему нужно правдами, а то и неправдами добиваться, чтобы каждая новая модель пролезла через сито сертификации, причем ладно бы в России, так еще и на всех экспортных рынках. Смекалки и изворотливости тут нужно не меньше, чем для компоновки на агрегатах Жигулей внедорожника, да еще ставшего самым успешным автомобилем за всю «экспортную» историю АвтоВАЗа. В этом смысле равных Петру Михайловичу не было, тот еще хитрован! Я думаю, что и сорные слова оттого, что скорость его мысли космическая, а звука — именно что скорость звука, и речь, не успевая за мыслью, спотыкалась. И только хитрющие, всегда смеющиеся глаза выдавали, что найдено уже семь основных и два аварийных варианта решения задачи.

Садимся напротив, камеры работают.

— Михаил, самых, я тебе так скажу, что к качеству эксперимента у меня вопросов нет. У меня претензии к толкованию. Ты ведь часто бываешь за границей? Скажи, сколько там обычно человек в машине? Ну два, иногда, самых, три, да? А сколько в нашей «семерочке», когда семья едет в отпуск на море? Пять, а то и шесть. Значит, мы должны думать о безопасности не только тех, кто спереди, а всей семьи, вот детей же обычно сажают сзади, так? Теперь смотрим на результаты вашего эксперимента. Ускорение на средней стойке вполне умеренное, и это правильно — чтобы те, кто сзади, были в безопасности. А если бы мы, как на Западе, сделали слишком жесткую клетку? Но я, самых, должен сказать, что результаты вашего краш-теста мы серьезно проанализировали, я поручил моим конструкторам провести ревизию педального узла, послабить каркас приборной панели (некогда знаменитая «длинная» панель «семерки» и стала причиной почти верной «гибели» манекена-пассажира. — М.П.) — и через пару месяцев я приглашу вас на краш-тест, проведем его у нас в лаборатории. Потому что безопасность тех, кто выбрал автомобили Волжского автозавода, для нас на первом плане.

Снято!

Ведь блеск, правда? Чуть ли не вся телеаудитория на стороне Прусова: дети — наше все!

В полемику я вступать, конечно, не стал. Во-первых, на сюжет выделят от силы минуту эфирного времени, а ­во-вторых, разговор для того и затевался, чтобы на этот раз прозвучала точка зрения АвтоВАЗа. Мы оба это понимали.

Телевизионщики ретировались, а меня Прусов попросил остаться. Выпили по рюмке коньяка (нет такого главного конструктора, чтоб в шкафу не было НЗ!) — и теперь уже совсем спокойно, располагая к развернутому ответу, Прусов спросил, как жизнь.

И я рассказал.

Месяц назад, когда я вечером подходил к подъезду своего дома, ко мне приблизились двое. Один — вплотную, второй топтался поодаль.

— Миша, быстро и четко: кто тебе заказал Иж? Не понял? Мы знаем, где гуляет с твоим сыном няня. Короче, кто заказчик?

Дело, напомню, было в 2001 году, когда чуть ли не все индустриальное Поволжье держала группировка СОК. А две недели назад в Авторевю были опубликованы жуткие результаты ­краш-теста Оды, она же — Иж-2126.

Я в доступной форме попытался было рассказать, что Иж-2126 стал первым автомобилем, который мы разбили по новой, со сминаемым барьером, методике, что вот-вот так же будет разбит ВАЗ-2107, затем «шестерка», что редакция сама покупает автомобили и сама оплачивает испытания, что я как главный редактор и есть «заказчик»... Похоже, не убедил. И слава богу: кто знает, им выдали лицензию только на следственные действия?

— Все журналисты отрабатывают бабки.

Попросили подумать, не болтать — и напомнили, что я под колпаком.

Петр Михайлович слушал, сопел, водил рукой по лысине, налил еще, вышел и вернулся минут через десять.

— Я тебе так скажу. Вы уже попортили мне крови и попортите еще, но пока я на этой должности — а я не последний человек в нашей губернии, — я никому не позволю вот так общаться с журналистами. Из Самары, самых, за тобой вышла машина. Ты езжай в Самару, с тобой там погутарят, а в Москву полетишь завтра. Я им сказал, что если разговор будет плохой, то я остановлю им отгрузку всех комплектующих. Они, самых, услышали. И запиши этот номерок, телефон всегда со мной.

Я так и не знаю, о чем именно и с кем именно говорил Прусов. Но пацаны из СОКа оказали чисто респект и уважуху. Ну погорячились, сам знаешь, такое время...

Первый звонок, когда, приземлившись в Шереметьево, я включил телефон, был от Петра Михайловича:

— Все в порядке? Ну и добре.

Потом было много-много других звонков, часто без повода, просто так — и всегда как маленький праздник. Я останавливался у Петра Михайловича дома, он рассказывал о плазме, о ядерном топливе, о водороде...

— Я вот, самых, думаю, что с плазмой надо поработать плотнее, там может получиться очень интересный двигатель.

А я, дурак, не записывал, не включал диктофон: если мне что-то понадобится для статьи, то еще раз сюда приеду — и Прусов снова расскажет. А может, он потому и рассказывал, что не было диктофона?

— Да ты его больше слушай, Петя тот еще фантазер! — как-то обронил другой гигант старой школы Георгий Константинович Мирзоев. Он тоже, до Прусова, был главным конструктором АвтоВАЗа. И тоже феерический рассказчик.

У них, у конструкторов-мастодонтов, способных с чистого листа разработать хоть автомобиль, хоть паровоз, какие-то свои мерки и свое, с налетом иронии, отношение друг к другу. Уходящее, редеющее племя, требующее трепетной охраны.

Да, фантазер — и да, чудак. А иначе, возможно, не было бы ни Нивы, ни Оки. Ну и безобразной Надежды.

И добряк.

Мы виделись в начале года. В комплексе технического музея за «шоколадкой» (к слову, тоже прусовская идея) есть кафе, где отмечали его 75-летие. Юбиляр делал вид, что пьет водку, а я заметил, что это была вода. Он и на этот раз правдами-неправдами решил пройти «сертификацию»! Глаза смеются, галстук набекрень, балагурит, уже не поймешь, где быль, где байка... Потом старички из давней команды Прусова сцепились языками, вспоминая, как же «на самом деле» велись работы над Нивой, какие вылезали косяки, а я вот опять без диктофона. Ерунда: приеду — и Прусов расскажет. Он никогда мне не отказывал.

Прощаясь, Прусов чуть дольше держал меня за плечи и смотрел в глаза. Или мне показалось? Нет-нет, пил он только воду.

Петр Михайлович, вам это, самых, ну, чтоб земля там пухом.

А про распорки-усилители я расспросил ваших учеников. Говорят, что чаще всего это признак конструкторских ошибок. Или молодежь, как водится, что-то упустила?