Чикага. Федор Лапшин о родстве грузовиков и губной гармошки

Я не люблю грузовики. Нормальное начало статьи для редактора грузовой рубрики? Погодите возмущаться, сейчас объясню. Я просто слишком давно ими занимаюсь. ­Волей-неволей и водить научился (причем нравится это невероятно!), и разбираюсь в них немного, и глаза горят, когда вижу материал для будущей статьи... Но любить так, как истинные знатоки наподобие нашего автора Макса Чернявского, который способен с ходу сказать, что это за модель и в каких годах выпускалась, — увы. 

Я люблю другие вещи. Например, спецсигналы и старые автомобильные радиостанции — с детства их рисовал и фотографировал, а теперь еще и коллекционирую (видимо, в противовес Голованову, который собирает аудиоаппаратуру). Еще люблю играть на губных гармошках, последние шесть лет — в рок-блюзовой группе. А в грузовой мир я вообще попал случайно. Хотя бывают ли случайности в этом мире?

Родители мои были гуманитариями: папа — искусствовед и редактор издательства «Советский художник», мама реставрировала старые картины. А я в детстве постоянно болел. И вот, чтобы мальчик не скучал (а мальчики же должны интересоваться машинками, так ведь?), родители таскали мне всякие технические журналы — это были «Техника — молодежи», «Моделист-конструктор» и, конечно, «За рулем». Так в углу дивана с пачкой журналов на коленках и огурцом в руке и прошло мое детство.

Даже когда я попросил у Деда Мороза игру «За рулем», где автомобильчик ездил по круговой дороге, а им можно было управлять при помощи баранки, то нашел под елкой записку. «Дорогой Федя! К сожалению, такой игры у нас нет. (Просто она стоила десять рублей, очень много по тем временам. — Прим. Ф.Л.) Поэтому вот тебе просто руль с педалями (они были, разумеется, игрушечными и соединялись пластмассовой палкой. — Прим. Ф.Л.) и пара номеров журнала „За рулем“»...

А когда я слегка подрос, то заболел (уже в хорошем смысле) сразу двумя вещами — железнодорожными переездами и спецмашинами. Поскольку рисовать умел хорошо, то блокнот за блокнотом, тетрадку за тетрадкой заполнял набросками с натуры и по памяти — это были шлагбаумы, переездные светофоры, а затем машины специальных служб с педантично скопированными надписями по трафарету. Я ходил «на этюды» к ближайшим железнодорожным переездам (помню, как рисовал шлагбаум, держа альбом на спине старшей сестры), а добрые водители показывали мне, любопытному пацану, оборудование своих машин. Однажды сидел в «рафике», судя по всему, опергруппы — милиционеры в штатском куда-то ушли по вызову, а водитель улыбался: «Да что ты СГУ рисуешь, вон столик нарисуй в салоне, я его своими руками сделал...»

Даже суровые службисты меня не трогали — только однажды некая тетка сунула мне в нос удостоверение Минобороны, забрала блокнот посмотреть (я рисовал польскую мигалку на ее уазике) и злобно бросила: «Если бы здесь были номера машин, я бы тебя задержала!» 

Впрочем, еще в 1980 году, двенадцати лет от роду, я попал в милицию по дурости. Был у меня школьный приятель, Сережа. Гуляли мы с ним около отделения, и он говорит: «Давай в милицейском уазике посидим?» Мы открыли двери, благо они не запирались. Посидели. Пришедший милиционер очень удивился, взял нас (как мне сейчас кажется, одной рукой) и отвел в отделение. У меня в карманах еще нашли катафот и старые эмблемы от Волги и Жигулей — милиционеры решили, что я их оторвал, хотя они просто валялись за гаражами. Моим родителям, пришедшим за нами, сказали: «Столица готовится к Олимпиаде, а ребенок хулиганит. Чтобы духу его здесь не было!» 

В общем, улетающего мишку я смотрел по древнему черно-белому телевизору в поселке Михнево — куда меня сослали от греха подальше и по которому я рассекал на Орленке с вручную накленной надписью «Оперативный» на крыле. Но и там нашлись шлагбаумы и мигалки моей мечты! Сторожиха в будке поила меня чаем и давала полистать инструкции, а местные пожарные даже подарили каску — она живет у меня дома до сих пор.

В 1981 году в Сокольниках прошла выставка Сигналдортранс, куда иностранные компании привезли невиданные доселе Мерседесы и Опели с мигалками. Впечатление осталось неизгладимое, а уж какие битвы шли за фирменные листовки — словами не описать. 

Еще я фотографировал американские полицейские автомобили с экрана телевизора (естественно, черно-белого) — садился в метре от него с фотоаппаратом Смена 8М и ждал, когда пойдут новости из стран капитализма. А потом печатал снимки и перерисовывал увиденное.

«Все это прекрасно, — скажут читатели. — А грузовики-то где?» Минуточку-минуточку, мы плавно к ним приближаемся.

Понятно, что с таким багажом была одна дорога — в технический вуз. Вообще-то я хотел пойти на автомобильного дизайнера в Строгановку, но, когда понял, что при поступлении нужно еще и писать натюрморт, быстренько передумал. В ­МАМИ, где тоже была кафедра дизайна, меня не взяли из-за плохого зрения, на завод-втуз при ЗИЛе — по тому же поводу, а вот в ­МАДИ своей медкомиссии не было. Я получил липовую справку, позанимался с репетиторами и поступил — при конкурсе десять человек на место!

Прямо с первого курса меня и забрали в армию, несмотря на военную кафедру (и плохое зрение, которое на этот раз никому не помешало). Служил я на зоне строгого режима под Архангельском и там-то впервые близко столкнулся с грузовиками. На втором году службы я их обыскивал: «туда» искал чай (из него варили чифир), оружие и прочие запрещенные предметы, «обратно» — зэков, которые могли выехать в кузове или под грузом. 

Как сейчас помню: выезжает с зоны ЗИЛ с полным самосвальным кузовом бытового мусора и отходов, я прыгаю прямо туда в сапогах и начинаю часто и с силой долбить стальным щупом, чтобы удары доставали до дна, — под мусором мог спрятаться человек. А водитель ехидничает: «Пожалел бы ты его, у него, может, дети есть...»

Зона была огромной и трудилась ударно, грузовики шли нескончаемым потоком, по сто машин в день: ЗИЛы, «газоны», КАМАЗы, даже Колхида была. А раз в неделю приезжал Volvo — как я сейчас понимаю, F88 или F89, — с сорокафутовым контейнером. Он возил полированную мебель, сделанную нашими зэками, за границу — в Финляндию. И вот, пока водитель (в белой рубашке, гладко выбритый!) шел оформлять документы, я садился в кабину и выпадал из действительности. За лобовым стеклом были сугробы по колено, колючка, заборы, лай овчарок, а тут — тихо, тепло, играла музыка.

В бардачке лежала толстая книга — список станций сервиса Volvo в Европе. Я листал ее, чувствуя себя словно на другой планете: где эти станции и где я, пацан в ушанке и грязной телогрейке? Но кто бы мне сказал, что лет через двадцать я сам буду водить фуры и разъезжать по этим сервисам!

Дембельнулся я зимой 87 года, найдя под сиденьем ЗИЛа разобранное ружье 12-го калибра, — и, вернувшись в Москву, никакого желания учиться дальше не испытывал. Тем более что помнил только «стой, стрелять буду» и как грузовики шмонать. Первым делом метнулся в МАДИ, оформил академический отпуск. Потом направился в уже знакомое мне подразделение милиции, где ремонтировали радиостанции, видеонаблюдение и любимые сирены-мигалки, тем более что на руках было удостоверение электромеханика, полученное еще в школе. Говорю: «Помните, вы мне два года назад сказали, чтобы после армии приходил? Вот, только из Внутренних войск». Мне велели позвонить завтра — мол, скажут, на какие должность и звание меня берут. На крыльях прилетел домой — и тут звонок по телефону. 

«Здравствуйте, вы Федор Владимирович? Это замдекана из МАДИ беспокоит. Вы написали заявление об академическом отпуске, а что так?» «Из армии пришел, — говорю, — работать хочу там-то и там-то». «Прекрасно, — вкрадчиво говорит замдекана. — У вас есть три варианта. Первый — завтра пишете заявление об отчислении». Нет, говорю, так не договаривались. «Второй вариант — вы работаете в институтской раздевалке». «Сколько платить будете?» — спрашиваю. «Скажите спасибо, что не выгоню! А третий вариант — завтра выходите на учебу».

В общем, остался я в институте. Как писал поэт Левитанский, «ученье трудно мне давалось», даже был в списках на отчисление. И все никак не мог понять, чем мне заняться после МАДИ. Хотелось делать с машинами ­что-то интересное, но что? И тогда я начал писать. 

Вообще-то моя первая статья об автомобильной выставке была напечатана в институтской многотиражке еще в 1985 году, до армии. А тут пошел проторенным путем — естественно, милицейским. Без труда проник в главное управление ГАИ, что на Садовом кольце, и вскоре стал там своим: одну статью, про перспективную технику, написал в ведомственный журнальчик «За безопасность движения», другую (я по собственной инициативе провел с гаишниками рейд против мигалок на черных машинах) напечатала газета «Советский патриот».

В это время в киосках появился еженедельник «Московский автотранспортник», который позже был переименован в Авто. Руководил им Валерий Симонян, похожий на Луи де Фюнеса, там же работал наш историк ­Андрей Хрисанфов. Туда-то я и отнес статью — а вот и не угадали, не о милицейских машинах, а о безопасности на железнодорожных переездах, которую я уже предлагал в газету Гудок, но ее не взяли.

Тут и пошло по накатанной: в Авто нужны были авто(ры), а я обрел не только место для публикаций, но и источник дохода. Вариантов подработки для студентов МАДИ тогда было немного: мыть окна или машины, работать контролером в общественном транспорте либо фасовать печенье в ночную смену на фабрике Большевик. А тут без всяких ночных смен приносишь статью со своими рисунками или фотографиями, тебя поят кофе, говорят: «Приноси еще!» — а потом платят неплохие деньги. 

Затем мне поручили вести еженедельную колонку «по сводкам ГАИ России»: я приходил на Огарева, 6, где находилась центральная автоинспекция и листал журнал с записью громких происшествий за неделю, причем это были не только аварии. «Двое братьев, работники кооператива, захватили Жигули, приставив к затылку водителя авторучку...» «Старшина милиции, купив у спортивного инструктора поддельные водительские удостоверения по 300 рублей, попытался сбыть их по 500 рублей за штуку...»

Во времена были! Они же стали причиной моего ухода из ­Авто: редактора, с которым я работал, пригласили возглавить создающийся журнал при организации Астур — «Автомобиль, спорт, туризм». И он переманил с собой ряд авторов: «Мы будем делать первый в стране цветной мужской журнал про автомобили!» Раз в неделю я приезжал в Зеленоград, где располагался Астур, и там велись такие разговоры: «Вот сейчас продадим партию противогазов, купим бумагу — и тогда напечатаем журнал...» Но журнал все не печатался, хотя зарплату давали.

И тут редактор совершил стратегический промах. Он сказал мне: «Ты же любишь спецмашины? Поезжай на ВДНХ, где проходит выставка Милипол («милиция — полиция». — Прим. Ф.Л.), и напиши о ней в газету Авторевю, я уже договорился. Подпишешь после фамилии: «журнал Астур», — и все будут знать, что есть такой».

Я так и поступил. А Михаил ­Подорожанский взял статью и говорит: «Что ты делаешь в том болоте? У меня газета хотя бы регулярно выходит!»

Как сейчас помню: Миша стоит у окна (тогда редакция Авторевю располагалась в здании СЭВ) и спрашивает: «Ты на каком факультете?» «АТ», — говорю (автомобильного транспорта). «А, ну ладно. Я окончил КМ (конструкторско-механический. — Прим. Ф.Л.). Завтра приходи». Так вот ради чего я мучился пять лет в институте — чтобы Подорожанский признал меня своим!

Заведующая редакцией ­Ольга Минаева, которую мы за глаза называли «нашей ­мамой», сказала в лифте: «Ты ему понравился...»

Единственный номер Астура вышел уже без моего участия. А я, еще не окончив МАДИ (дипломом был мифический автомобиль для высасывания мусора из урн), стал ходить на работу в Авторевю — вместе с нашим главным художником Наташей Якуниной и дизайнером Дмитрием Егорычевым. Андрей Хрисанфов, который еще раньше перешел сюда из Авто (но с которым мы до той поры не виделись), тепло встретил меня: овалы, мол, у тебя нормальные получаются. Это самое трудное — нарисовать некривое колесо!

Но поначалу ни о каких грузовиках и речи не шло. Первые мои статьи были о бронеавтомобилях, в которых хорошо разбирался и которых тогда развелось пруд пруди. Потом я делал обзоры легковушек, новости, рисунки к своим материалам. При этом мы вдвоем с Рустамом Акиниязовым составляли «отдел техники», ибо на роль экспертов-испытателей явно не тянули, а как нас еще обозвать — было непонятно.

И тут Подорожанскому пришла мысль заняться еще и грузовиками. В качестве главного эксперта был приглашен харизматичный Александр Семенович Моисеевич, который сорок лет проработал на ЗИЛе, ходил в кепке и курил Беломор. А я должен был стать подмастерьем.

Первая статья ­Моисеевича была посвящена тягачам Kenworth, которые тогда предполагалось собирать на ЗИЛе. Потом некие прибалты привезли в Москву для продажи другого «американца» — бескапотный Freightliner. Я поехал с ними в Крылатское, где накатался на Фрейтлайнере вдоволь, — а ­Моисеевича все нет и нет. Сижу счастливый за баранкой тягача, тут подъезжает Александр ­Семенович на своем «сорок первом» Москвиче и спрашивает снизу вверх: «Федь, ты у них проспект взял? Давай сюда». И уехал, даже не заглянув в тягач, — статью писать. А во время визита на DAF в Голландию, куда привезли журналистов, Моисеевич внезапно отказался идти на завод: «Чего я там не видал?» Дафовцы устроили по возвращении скандал...

В итоге Моисеевич сменил тему публикаций (он рассказывал про автосервис), а я стал отвечать за грузовики. И пишу о них вот уже почти 28 лет, причем у меня никогда не было другого официального места работы, кроме Авторевю. «Самое стабильное в моей жизни», — люблю шутить я. 

И вот еще что. Видя, как мой папа, писатель и редактор, целыми днями сидит за письменным столом (да-да, под зеленой лампой), я всячески пытался ­уйти от этой судьбы. Армия, машиностроительный вуз, друзья-геологоразведчики, походы в пещеры со спелеологами, поездки автостопом с хиппи... Не ушел, карма догнала меня. И вот я редактор, как отец! Только не по художественной части, а по автомобильной. 

А «чикага» тут вот при чем. Я упоминал в начале, что давно играю на губной гармошке. И все годы самоучкой шаг за шагом иду к глубокому шикарному звуку старых музыкантов из Чикаго и с берегов Миссисипи — его гармошечники называют «чикагой». Так и со статьями: все эти годы я, образно говоря, ищу «чикагу». Иногда даже думаю, что получается.  

Вернуться с трак-триала

В конце 90-х —­ ­начале 2000-х в России и Белоруссии был популярен ­трак-триал — внедорожные соревнования на грузовиках. Как я возвращался с трак-триала 2000 года, который проводился в Бронницах, — никогда не забуду!

Гонка закончилась, а я остался, чтобы задать пару вопросов дакаровскому чемпиону Виктору Московских, который участвовал в триале. Выходим из его вагончика вместе с корреспонденткой из «Спорт-экспресса» и девушкой из числа организаторов — и понимаем, что Ikarus, на котором привезли журналистов, уехал без нас. На дворе снег и промозгло, вечереет, до цивилизации не один километр через поле... 

«Спокойно, — говорю. — Что-нибудь придумаем». 

И тут видим одинокую тонированную «девятку» с московскими номерами, из нее несется оглушительный музон. В машине — двое натурального вида бандитов, причем пьяных. Обрадовались мне, как родному: «Довезешь куда-нибудь до Москвы, а то мы уже не в состоянии? И девчонок захватим!» 

Других вариантов нет: сажусь за руль, девушка из «Спорт-экспресса» — рядом, организаторша — сзади. Лобовое стекло мало того что тонировано «в ноль», так еще и покрыто трещинами, из-под сиденья торчит здоровенная финка, под противосолнечным козырьком — толстенный бумажник, набитый деньгами. «Братан, лопатник не вырони и музон давай погромче!» — просят ребята и добавляют: «Только третья передача у нас не включается и тормозов нету».   

«Они плохие?» — переспрашиваю. «Не, совсем нету!» Я трогаюсь и понимаю, что тормозов действительно нет и в помине. Сквозь лобовое почти ничего не видно, разгоняюсь со второй на четвертую, торможу только передачами... 

В Бронницах братки берут еще водки, организаторша решает — эх, была не была! — присоединиться к ним, и на заднем сиденье начинается веселье. ­«Спорт-экспресс» бледнеет, но я ее утешаю: «Доедем». В одном месте, правда, чуть не слетел с дороги.

Рулю я и думаю: «Вот остановит нас ГАИ. Документы непонятно где (да и есть ли они?), в машине творится не пойми что, стекла запотели. А я что скажу? Здрасьте, я журналист Авторевю, возвращаюсь с соревнований?»

Но до станции метро, где была припаркована моя машина, добрались без приключений. Уснувшие братки очнулись и поблагодарили: «Так хорошо довез, нас даже не стошнило!»

А девчонку из ­«Спорт-экспресса» я сразу после этой безумной поездки учил водить автомобиль. Но на том наше знакомство и кончилось. 

Как я ездил на Арктик-тесты

Эх, были времена, когда коллеги-журналисты из Швеции и Финляндии проводили сравнительные ­Арктик-тесты коммерческих автомобилей! В них несколько лет подряд участвовал и я. Легкие машины (фургоны или пикапы) шли колонной от Хельсинки до Рованиеми на полярном круге, а уже из Рованиеми и дальше на север стартовали дальнобойные автопоезда. 

Приключений было хоть отбавляй. Как-то меня забыли посреди Финляндии (я пошел последним в туалет при кафе, а конвой стартовал). В другой раз пришлось нелегально пересекать Норвегию: в каждую из стран надо было заранее оформлять свою визу, а норвежскую я не успел сделать. Мне велели просто сесть поглубже в спальник, благо на границах колонну не останавливали. 

Еще помню, как на заполярном погранпереходе Финляндия — Швеция в деревянном домике посреди тундры я уговаривал финских пограничников поставить мне хоть какой-нибудь штампик: русский загранпаспорт они видели впервые. Штамп о въезде в Швецию я поставить тогда и вовсе не смог. «Шведы еще год назад закрыли свой домик и ­уехали», — сказали мне.

А однажды пришлось просить денег на возвращение у организатора теста, шведа эстонского происхождения Тийта Тамме. Деньги редакция тогда давала в долларах, я их потихоньку менял и тратил... Никаких кредитных карточек, разумеется, не было.

И вот на финише в заполярной Кируне я обнаружил, что финансов хватает только на авиабилет до Стокгольма! Ну, может, еще на пару бургеров в Макдоналдсе. А поезда на Большую землю не ходят. Как сейчас помню: сидим мы с Тамме в заснеженном ангаре в ожидании самолета, и я решаюсь — это мой единственный шанс.

«Мистер Тамме», — говорю. Он: «Не называй меня мистер, теперь я для тебя просто Тийт!» «Окей, — говорю. — Тийт, у меня есть маленькая проблема». И выдал: «I don’t have money to return back to Russia», «нет денег, чтобы вернуться в Россию».

Надо отдать должное шведу: он даже глазом не моргнул и по прилете в Стокгольм купил билет до Москвы. Ну а в следующий раз я отдал ему деньги. Давно это было: Тийт Тамме на пенсии, такие Арктик-тесты больше не проводятся... А жаль.